День цезарей  - Саймон Скэрроу

Истощенный виной за горечь в адрес Юлии и гневом за обман, которым его, словно ядовитым плющом, оплели Домиция и Нарцисс, он был даже не в силах что-либо ответить. Почему она не смогла, не изыскала способ как-то его уведомить? Почему не оставила письма, в котором все разъяснялось бы? Мутное головокружение сменилось тошнотой; впору было разблеваться. Он проглотил тяжелый ком в горле и открыл глаза.

– Убить бы вас двоих, прямо сейчас… Иного вы просто не заслуживаете.

Макрон с кивком потянул из ножен меч.

– А Луцию, интересно, это поможет? – язвительно спросил Нарцисс. – Юлия умерла, но он-то жив и нуждается в тебе, Катон. Твой единственный шанс спасти сына – это действовать с нами заодно. Ты знаешь, что это так.

Катон, стиснув кулаки, издал страдальческий стон.

Макронов меч с шелестом вышел из ножен; острие было уставлено прямо на Нарцисса.

– Давай прикончим этого склизкого гада и уйдем. Мальчонку мы как-нибудь сами разыщем. Чего бы оно нам ни стоило. Клянусь.

– И как же вы думаете искать его? – спросила Домиция. – Лично я понятия не имею, где его держат. Катон находится в розыске, и Паллас не успокоится, пока его не схватят, не выжмут из него признание, а затем казнят. Вы думаете, после этого Паллас проявит к мальчику милосердие? Если да, то вы его не знаете. Луций отправится вслед за тобой, Катон, не успеет день смениться ночью. Единственная для него надежда – это если вы окажете нам содействие в свержении Нерона и Палласа.

Держа на весу клинок, Макрон прорычал:

– Катон, одного твоего слова будет достаточно.

Префект молчал. А в следующую секунду все вздрогнули от его удара кулаком по кушетке.

– Они правы. О боги, прокляните их и упеките в самую глубокую пропасть Гадеса!.. Убери свой меч, Макрон.

– Что?

– Сунь меч в ножны. Сделай это, ради нашей с тобой дружбы.

После небольшого колебания центурион со скрежетом впихнул клинок в ножны.

Катон уставил палец в Нарцисса:

– Я помогу тебе. Сделаю все, что ты потребуешь. Но после того как я найду Луция, последует расплата.

Нарцисс сухо облизнул губы.

– Как скажешь. Только при этом не забывай, кто твои новые друзья и что они готовы сделать для тебя и для других сторонников нашего дела. Но в такой же мере они будут беспощадны к тому, кто представляет для нас угрозу. Помни об этом.

– Оставим этот тон, – примирительно сказала Домиция. – Что было, то было. А теперь мы все на одной стороне. Час поздний. Макрон, я велю приготовить тебе комнату.

– Здесь мы не останемся, – сказал Катон. – Мы возвращаемся в дом Семпрония.

– Это небезопасно, – Домиция нахмурилась.

– Может быть, но под одной крышей с ним я не останусь, – Катон кивнул в сторону Нарцисса. – К тому же он будет целее, если мы с Макроном сейчас уйдем.

Домиция с Нарциссом переглянулись; последний мимолетным кивком выразил согласие.

– Хорошо. Только прошу, Катон: из дома сенатора ни ногой и на глаза не показывайся. Ты же, Макрон, занимайся своими обычными делами, пока не получишь извещение. Когда настанет момент для удара, мы пошлем за вами. На подходе к дому сенатора будьте бдительны: вдруг за ним все еще следят. На кухне возьмете говяжью ляжку; сойдете за доставщиков. – Домиция встала и указала в сторону заднего выхода. – Ступайте.

Катон поднялся с кушетки, и вместе с другом они вышли в скудно освещенный коридор. Не оглядываясь, молча вышли на улицу и не разговаривали, пока не отдалились от дома заговорщиков.

Катон поднял взгляд на Семпрония, тихо вошедшего в укромный гостевой таблинум. Больше в гостевом крыле сенаторского дома никто не обитал; оно было закрыто для ремонта крыши, а домашним рабам вход сюда был настрого запрещен, чтобы ненароком не пришибло черепицей. Исключение делалось лишь для Петронеллы, тайком носившей господину еду и питье, когда рабы усердствовали на работах. Снаружи уже стемнело. Со времени того сбора заговорщиков минуло шесть дней, на протяжении которых Катон виделся с одним Макроном, и то лишь ночами, когда тот наведывался из казарм. Вынужденная изоляция сказывалась на префекте не лучшим образом. Страсти в нем повыгорели, а сердце точила неизбывная тревога за сына; об остальном думалось как-то через силу.

– Есть новости? – коротко спросил он сенатора.

Семпроний опустился на табурет и кивнул.

– Шестой легион в одном дне пути от Рима. Завтра к ночи встанет у города. А там, наутро, приступим и мы. Все на боевых местах. – Он поглядел на Катона и устало улыбнулся. – Так что наши замыслы обретают силу действия. Еще два дня, и у нас будет новый император. А ход событий вернет Рим во времена республики.

– Надо еще пережить тот день, – тусклым голосом ответил Катон. – Ты же сам бывший военный, а потому знаешь: план – это всегда первая потеря.

– Поэтому мы и учли все возможные непредвиденности.

– Убивают как раз неучтенные непредвиденности. Надежных планов не существует. План – это всегда риск.

– Может, оно и так. Но если расклада перед тобой всего два – жить под пятой деспота или рискнуть жизнью за республику, то я – за риск, потому что он того стоит.

Катон медленно повел на него глазами, после чего спросил:

– Так считала Юлия?

– Юлия? – Семпроний встретился взглядом с Катоном, но глаз не отвел: – Да, она так считала. Верила в это и заразила своей верой меня. А если б здесь был ты, то и ты, наверное, разделил бы ее убеждения.

– Может быть. Но меня здесь не было. Я сражался за Рим в Британии. Сражался и верил, что дома меня ждет моя верная, любимая жена. А что я узнал, вернувшись? Мне раскрыли глаза, что она – погрязшая в неверности прелюбодейка, растранжирившая то немногое, что я успел скопить, и оставившая нас с сыном на бобах. А ты за все это время не дал мне ни намека на правду.

– Я не мог. Дал клятву молчать. Так же, как и моя дочь.

– Ты мог бы дать мне хоть какую-то нить; соломинку, за которую можно ухватиться. Намек, что она не та, за кого себя выдает. Чтобы я хоть как-то мог терпеть ту муку.

– Я очень того хотел, но не мог. И теперь всем сердцем раскаиваюсь. Ты же мне как сын, Катон.

– Сын? – Префект с горечью рассмеялся. – Что ж это за родитель такой, который лжет своему чаду? Родитель, отвергающий правду, отчего на теле ребенка прорастают невыносимые язвы отчаяния…

– Я делал то, что считал правильным, – Семпроний сокрушенно покачал головой.

– Какой ходульный довод… Придуманный теми, кто давно поступился своей честностью. Вот что я тебе скажу, Семпроний: ты не лучше Нарцисса. И уж тем более не отец мне.

– Катон, ты ко мне жесток. Умоляю тебя, войди в мое положение, взгляни на вещи моими глазами… Ради Юлии.